В детстве,
когда она не умела признаваться в своих ошибках, не умела правильно
делать икебану, Сакура постоянно всем что-то доказывала.
Она
чертила на песке очередную теорему, доказывая Саске что-то. Наверное,
отсутствие бесконечности в ее голове и возможность пересечения их
параллельных.
А он не слушал, не видел, не желал видеть.
Бедная, да за что же ты с ней так? Хоть из жалости протяни ей руку,
помоги встать, а не втаптывай ее глупые розовые, как волосы, мечты в
грязь.
Как давно это было.
Сакура уже взрослый человек.
Рациональный, сдержанный, ответственный. В свои неполные годы, кровавые,
смертельно опасные годы она - заслуженный ниндзя Конохи и ученица
великого Санина. Шиноби.
Она знает, как можно отравить противника
одним прикосновением, какую дозу успокоительного дать тяжелораненому,
как правильно пить саке она тоже знала, а вот как ненавидеть –
безотчетно, до темноты в глазах – не знала.
Она не знает, как можно не прощать все грехи, даже смертельные, как можно не любить даже убийцу, даже не героя, злодея.
Она сама себе и отец, и мать, и даже учитель. Родители постарались на
славу и успели выбросить кукушонка из гнезда до того, как он обломил
свои крылья. Сакуре оставалось только лететь вперед.
Сейчас ей
двадцать, она перестала плакать по ночам, зато теперь видит кошмары в
жизни. Ее руки в крови, потому что пачкать их в любви она не умеет.
Сакура живая, она цветет весной, облетает розовыми лепестками своих
дней, часов, минут и теряет себя в каждом шаге, приближающем ее к
заветной мечте.
А мечта давно где-то сгинула, погребенная
собственной ненавистью и глупостью. Простит ли он ее когда-нибудь за то,
что не смогла спасти? За то, что пыталась убить?
Она ведь саму себя не простила.
На ее руках часто кто-то умирает. Будь то старики, молодые шиноби,
дети. Все они просят ее, чтобы она не плакала. А Сакура все равно плачет
над каждым телом, втихомолку, чтобы не увидели. Скорбит по каждой душе,
по каждому погибшему. Оплакивает их прожитые жизни.
Сакура вспоминает Великую войну и еще сильнее захлебывается рыданиями. Потому что нельзя не плакать, когда душа покидает тело.
Кто-то столь счастливый в своей кончине лежал перед ней на столе, а
душа ее, что в маленьких грубых пальцах собралась, завидовала. Если бы
не цель, если бы не солнце, она бы давно облетела розовыми лепестками и
так же умирала на чьих-то руках. Цунаде-сама, великая Пятая, не смогла
бы спасти ее, не смогла бы залечить глубокую рану, в душе, на теле,
неважно.
Рана глубокая, пять букв на ней выжжено самым сильным огнем деревни, самым могучим.
Не стоит называть имен. Что может быть ценного в его пяти буквах? Его
благородная фамилия не свяжет их, а его имя не может не употребляться
без ругательств. Вытянутая тень Саске заслоняла ее путь, заставляла
совершать ошибки и лгать. Ложь была непростительна, глупа и
бессмысленна.
Ей было чертовски обидно. Ее не видели, ей не
придавали значения, ей пользовались время от времени, ее даже не
слушали. Обида черным комом вставала в горле, заставляла плакать и
чувствовать себя униженной. Ее любовь, детская и прекрасная,
превратилась в сущее унижение. Словно любить предателя перестало быть
романтичным, словно это позор.
Но это не позор. Это желание
спасать, что пришло с осознанием слабости рук и слабости головы, что
тяжелым камнем ложится на колени солнцу. Солнце тоже скоро зайдет, оно
так устало.
Ее ведь много кто любил и уважал. А она бесится и
кричит. Она обвиняет Ино в предательстве. В трусости, в глупости и
беспомощности. Бьет ее красивую, добрую, светлую, по рукам, а сама ждет
удара в ответ. Ино не оправдала ее надежды. Она кричит на Хинату,
маленькую сморщенную, нелюбимую. Кричит на нее из-за того, что смогла
набраться силы и сказать те важные слова. Бьет по губам, потому что те
улыбались. Бьет так сильно, словно зубы хочет выбить. Только за то, что
пришла раньше и смогла спасти затухающее солнце.
Она прекращает реветь и опускает руки. Теперь ей стоит только ждать, пока удары обрушатся в ответ.
У нее болят плечи, спина и руки. Эти плечи слишком много выдерживали,
они так хотят опуститься, опереться на кого-то сильного и надежного. Но
сильные и надежные заняты. А на предателей нельзя опереться. Они
хрупкие, развалятся от одного удара по их великой мести. Сакура так не
хочет ненавидеть его.
Если в маленькой ее руке, что может разбивать
камни, когда-нибудь окажется кунай, и Харуно будет стоять перед Учихой,
она не захочет его убить.
Она еще надеется на счастливый конец и пересечение параллельных.
Предатели они такие люди, что не думают о других. Они думают то ли о
Великом, то ли о Ничтожном. Но о тех, кому они ломали руки, разрывали
тела, они не думают. Это не в их компетенции.
Она снова будет
стоять перед Саске с кунаем, а острие его будет направлено ей прямо в
сердце. Где-то в глубине души она знает, что мечта сгнила заживо, но
надежда, тварь, умирает всегда последней.
Сакура будет стоять на
коленях перед мнимой своей любовь, возведенной в ранг божества, и будет
протягивать к нему тонкие ветки-руки. Они сломаны, осколки костей
пробивают кожу. С губ будет падать кровь не прощенных, убитых, не
спасшихся, а тень бога удалится во тьму. Звуки исчезнут.
Будет и
холодно, и тихо, а она одна будет ползти на коленях, стараясь догнать и
не упасть, не упасть, не упасть в горькую тьму.
Молю вас, спасите ее!
|
